Цитаты:

Однажды под вечер Давид, встав с постели, прогуливался на кровле царского дома и увидел с кровли купающуюся женщину; а та женщина была очень красива. И послал Давид разведать, кто эта женщина? И сказали ему: это Вирсавия, дочь Елиама, жена Урии Хеттеянина [1].

Ещё новация, которой русская живопись обязана Карлу Брюллову, — жанр «ню». Изображение обнажённой женской фигуры привлекало художника ещё в молодые годы. Однако обратиться к подобной работе в Академии Брюллов не мог — в её стенах женская модель для натурного этюда просто не ставилась. Первые «ню» появляются в Италии под впечатлением помпеянских росписей и особенно композиции «Гилас и нимфы». <...>

Творческие искания в жанре «ню» Брюллов продолжил в картине на библейский сюжет о красавице Вирсавии, ради обладания которой израильский царь Давид отправил на смерть её мужа, полководца Урию. Глядя на молодость и совершенную красоту обнажённого женского тела, на «сладострастную, блестящую по краскам “Вирсавию”» (отзыв A.Н. Бенуа), можно поверить в неодолимость желания царя Давида. <...> Безусловно, в светящейся фигуре Вирсавии, в скульптурности и пластичности её форм нашли воплощение достоинства изваяний из каррарского мрамора, подаренные миру античностью и эпохой Возрождения.

Пытаясь достичь того же совершенства, а возможно, и превзойти его, Брюллов задал себе такую высокую планку, что чуть не погубил прекрасную «Вирсавню». Не ограниченный сроками и каким-либо заказом, художник писал картину несколько лет, то ставя её на мольберт, то отворачивая к стене. В одно прекрасное утро решил подвести итог и... понял, что у него не получилось ни библейской Вирсавии, ни сделанного с натуры пейзажного этюда. Он пришёл в отчаяние, в неистовстве запустил в картину сапогом и никогда больше к ней не возвращался. В незавершённом и повреждённом виде картину приобрёл <...> К.Т. Солдатёнков. В 1891 году в письме к П.М.Третьякову он сообщал: «Находящаяся у меня картина Карла Павловича Брюллова “Вирсавия” куплена мною у него лично в Риме в 1852 году. Кисти рук у неё не окончены, — одна из них пробита» [2].

Рембрандт написал царя Давида, который понимает, что творит зло, но творит его, потрясённого Урию, осознавшего неизбежность гибели, и доброго старика писца, составляющего приказ и страдающего оттого, что ему на долю выпало выводить греховные слова.

Брюллов не хочет писать ни трагедию, ни историю, ни вечную сшибку страсти и совести: он хочет писать прекрасную обнажённую женщину, присевшую на край бассейна, нежные и плавные линии её тела, завершённость позы, живую белизну кожи, подчёркнутую и смятыми тканями, белой и вишнёвой, и соседством чернокожей служанки, положившей ей руку на колено. Он хочет написать совершенство и торжество мироздания, которое, по словам его, только женщиной и могло увенчаться. И нет ничего, что не способен был бы совершить человек ради обладания этим совершеннейшим творением природы [5].

Брюллову интересен не столько сюжет, сколько древняя восточная культура, её пряная красота. Мотив – обнаженное тело, освещённое солнцем, – позволял художнику блеснуть своим декоративным даром. Лицо героини остаётся в тени, но силуэт подсвечен, что создает ощущение живой плоти; по холсту тут и там разбросаны цветные рефлексы. Мраморную белизну кожи оттеняет фигура чёрной служанки, привнося в картину легкий привкус эротики [4].